Мир Гаора. Коррант. 3 книга - Татьяна Николаевна Зубачева
Приближалось время обеда, и теперь ему предстояло строить всех по четверо. Обязательно ли старший идёт в первой четвёрке, отправлять мальцов в конец вместе с блатягой, тому уж точно место в конце, в каком порядке встают четвёрки, — всего этого Гаор не знал, и спросить было не у кого. Что паёк у старшего такой же, он помнил ещё по той камере и был с этим согласен. Ему случалось видеть и деливших свой офицерский или усиленный паёк с остальными, и лопавших его втихаря или напоказ… нормой он считал первый вариант и сам его в принципе придерживался. В Чёрном Ущелье так вообще, заняв позицию, складывали всё в общий запас, пересчитывали и делили, зная, что подвоза не будет.
Обед прошёл благополучно.
Строить никого не пришлось. Вернее, Гаор только гаркнул, подражая слышанному, и люди сами очень быстро разобрались по четверо. Надзиратель несколько удивлённо посмотрел на него, но ничего не сказал. За едой никто не трепыхнулся, правда, Гаор сразу цыкнул на блатягу, а на мальцов даже цыкать не пришлось, хватило одного взгляда. Так что… обошлось и ладноть.
Гаор сидел на нарах спокойно, но внимательно наблюдая за болтающими, играющими в чёт-нечет и спящими на нарах людьми. Вроде всё спокойно, и ни бомбёжки, ни обстрела, ни сигнала к атаке не предвидится, но привычка — вторая натура.
— Бывал старшим уже? — спросил его Черняк.
— Да, — кивнул Гаор, — на фронте.
К его удивлению, Черняк не спросил его о фронте, а кивнул, будто тоже знал. И Гаор сам спросил:
— Бывал?
— На фронте? — Черняк вздохнул, — нет, миловала Судьба, а так, в прифронтовой полосе на железке работал, вот и знаю.
Названий, к обоюдному сожалению, Черняк не знал, и потому выяснить, не являются ли они однополчанами, не удалось. В Чёрном Ущелье железной дороги не было, это Гаор знал точно, оставалось Малое Поле и Валса.
— Валса? — переспросил Черняк, — река, гришь, нет, реки не было.
Как всегда, собрались желающие послушать. Завязался общий разговор, под который время пошло незаметно. Блатяга сидел на указанном ему месте у стены, настороженно поглядывая по сторонам. Краем глаза Гаор приглядывал всё-таки за ним. Сам поганец вряд ли теперь к кому полезет, а вот к нему могут, дураков хватает, а шум в камере не нужен.
Вечерние процедуры ужина, поверки и раздачи одеял так же прошли благополучно. В целом, работа старшего в камере не показалась Гаору ни особо сложной, ни особо хлопотной: на работы расставлять никого не нужно, строиться на поверку и раздачи по пять и по четверо все сами умеют, даже мальцы мгновенно приспособились, поддерживать порядок и допустимый уровень шума тоже было несложно. Но и радости старшинство ему никакой не доставило. Упоение властью он пережил ещё в училище, когда его, шестиклассника, впервые поставили командовать шестью первоклассниками, которых надо было научить перестроениям, а на фронте твердо усвоил, что, командуя, ты не только сам за себя, а ещё и за тех, кем командуешь, а это лишние хлопоты и морока. Он не отказывался, брал на себя там, где мог, и столько, сколько мог, но… но по необходимости, даже не когда мог, а когда было нужно, когда иного выхода не было, потому что в одиночку выжить очень трудно, а чаще просто невозможно.
Ночь прошла спокойно, но он всё равно не выспался, потому что спал вполглаза: готовый в любой миг вмешаться в возникший инцидент. Теперь ему стало понятно, почему Слон целыми днями дремал на нарах. Потому что не высыпался ночью и добирал своё днём, когда разговоры и лёгкий шум дозволены. Значит, и ему надо так же.
Но выспаться не пришлось. Опять сразу после завтрака его выдернули из камеры и погнали по коридорам и лестницам. На сортировку.
Сортировочный зал был тот же самый. А если и другой, то, ну, очень похожий. А все эти лейтенанты с зелёными петлицами смотрелись точно на одно лицо, вернее, Гаор их даже не рассматривал. И разговоры всё те же. Об отправке на утилизацию, Фармахим и ещё какие-то фирмы. Разговоры он слушал внимательно, зачем-то запоминая названия фирм. Его самого, как и тогда, осмотрели, сверили номер, клеймо, заставили отжиматься, приседать, показывать мускулы, отвечать на вопросы о происхождении шрамов. Потом сделали, как и тогда, уколы, то ли прививка, то ли ещё какая хренотень. Всё это неважно. А по-настоящему важны люди, голые, испуганные, молча плачущие, ступорно исполняющие команды. Мальчишки и старики, мужчины и парни… женщин не видно, тех, видимо, смотрят в другом зале, так же деловито бесстыдно ощупывая и разглядывая. Да, мы для них не люди, но и они нам нелюди.
Ему показалось, что среди осматриваемых был Большун. Если так, то понятно. Выдернули для продажи. Но из камеры-то зачем? А затем, всё затем — с обжёгшей его яростью понял Гаор — чтоб не привыкали, не привязывались, не сговаривались. Так, может, и в армии нас за этим же тасуют, гонят из части в часть, из госпиталя всегда в другую часть, после боёв отвели на переформирование и снова перетасовали, потому мы и привыкаем мгновенно и к месту, и к соседу в строю. Ну ладно, армию можно побоку, ему больше не служить, так что можно и не думать. А здесь… Так вы, нелюди, всё-таки боитесь нас, даже таких, безоружных, беззащитных, лишенных всего, даже памяти, не личной, родовой, так… Так, значит, есть чего бояться?
— Полная первая. Пошёл.
Подчиняясь команде, Гаор вышел в тамбур, подобрал свои штаны и рубашку и оделся.
— Вперёд.
Ну что ж, если всё так, как он понял сейчас, то его вполне могут отвести в другую камеру. Надзирателю вчера, похоже, не особо понравилось, что он стал старшим. Ладно, переживём. Серой пустоты, что едва не загнала его к Огню, уже нет, вместо неё холодная белая ярость, и если и вправду он окажется в другой камере и вдруг придётся драться, то это даже и к лучшему. Да хоть к блатягам его сунут, наплевать, он сейчас и с целой камерой справится.
Камера была та же, но народ в ней опять поменялся. Блатяги не было, а к Гаору, едва за ним задвинули решётку, подошёл здоровенный, на голову выше него, русобородый мужчина.
— Я теперь здеся Старший, понимашь?
Гаор пожал плечами и спокойно ответил.
— Ну и на здоровье тебе.
Русобородый внимательно оглядел его,
